Песня о Соколе, Максим Горький: читать онлайн бесплатно

Песня о Соколе. М. Горький

Иллюстрация М. Черемных к «Песне о Соколе» М. Горького, 1930-е

Море — огромное, лениво вздыхающее у берега, — уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо всё ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.

Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.

Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены — все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.

— А-ала-ах-а-акбар. — тихо вздыхает Надыр-Рагим-оглы, старый крымский чабан, высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.

Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом, — у камня печального, хмурого. На тот бок его, который обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.

Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда всё кажется призрачным, одухотворенным, позволяющим проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать.

А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и шаловливая нота — это одна из волн, посмелее, подползла ближе к нам.

Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем:

— Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? Может, он — вот в этой пене. И те серебряные пятна на воде, может, он же. кто знает?

Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.

— Рагим. Расскажи сказку. — прошу я старика.

— Зачем? — спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.

— Так! Я люблю твои сказки.

— Я тебе всё уж рассказал. Больше не знаю. — Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу.

— Хочешь, я расскажу тебе песню? — соглашается Рагим.

Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.

«Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.

«Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень.

«А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями.

«Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.

«Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях.

«С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень.

«Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты.

«Подполз он ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи:

«— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил. Я знаю счастье. Я храбро бился. Я видел небо. Ты не увидишь его так близко. Ох ты, бедняга!

«— Ну что же — небо? — пустое место. Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно. тепло и сыро!

«Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.

«И так подумал: „Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, всё прахом будет. “

«Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами.

«Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью.

«И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:

«— О, если б в небо хоть раз подняться. Врага прижал бы я. к ранам груди и. захлебнулся б моей он кровью. О, счастье битвы.

«А Уж подумал: „Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет. “

«И предложил он свободной птице: „А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся. Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии“.

«И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня.

«И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и — вниз скатился.

«И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья.

«Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.

«А волны моря с печальным ревом о камень бились. И трупа птицы не видно было в морском пространстве.

«В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.

«И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.

«— А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать всё это, взлетевши в небо хоть ненадолго.

«Сказал и — сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.

«Рожденный ползать — летать не может. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся.

«— Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она — в паденье. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам всё знаю! Я — видел небо. Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье — землей живу я.

Читайте также:
Сравнительная характеристика Остапа и Андрия в Тарас Бульба

«И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.

«Блестело море, всё в ярком свете, и грозно волны о берег бились.

«В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни:

„Безумству храбрых поем мы славу!

„Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью. Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!

„Пускай ты умер. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!

„Безумству храбрых поем мы песню. “»

. Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде всё больше серебряных пятен от лунных лучей. Наш котелок тихо закипает.

Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове Рагима.

— Куда идешь. Пшла! — машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море.

Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Всё кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.

Всё дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду всё встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной музыкой откровения.

Максим Горький — Песня о Соколе: Стих

Море — огромное, лениво вздыхающее у берега, — уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.
Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.
Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены — все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.
— А-ала-ах-а-акбар. — тихо вздыхает Надыр-Рагим-оглы, старый крымский чабан, высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.
Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом, — у камня печального, хмурого. На тот бок его, который обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.
Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда все кажется прозрачным, одухотворенным, позволяющим проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать.
А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и шаловливая нота — это одна из волн, посмелее, подползла ближе к нам.
Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем:
— Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? Может, он — вот в этой пене… И те серебряные пятна на воде, может, он же… кто знает?
Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.
— Рагим. Расскажи сказку… — прошу я старика.
— Зачем? — спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.
— Так! Я люблю твои сказки.
— Я тебе все уж рассказал… Больше не знаю… — Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу.
— Хочешь, я расскажу тебе песню? — соглашается Рагим.
Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.

«Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.
Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень…
А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями…
Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.
Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях…
С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень…
Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты…
Подполз он ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи:
— Что, умираешь?
— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил. Я знаю счастье. Я храбро бился. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко. Эх ты, бедняга!
— Ну что же — небо? — пустое место… Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно… тепло и сыро!
Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.
И так подумал: «Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет…»
Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами…
Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью.
И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:
— О, если б в небо хоть раз подняться. Врага прижал бы я… к ранам груди и… захлебнулся б моей он кровью. О, счастье битвы.
А Уж подумал: «Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет. »
И предожил он свободной птице: «А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся. Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии».
И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня.
И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и — вниз скатился.
И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья…
Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.
А волны моря с печальным ревом о камень бились… И трупа птицы не видно было в морском пространстве…

Читайте также:
Евгений Онегин - краткое содержание романа, история создания

В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.
И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.
— А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать все это, взлетевши в небо хоть ненадолго.
Сказал и — сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.
Рожденный ползать — летать не может. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся…
— Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она — в паденье. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я — видел небо… Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье — землей живу я.
И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.
Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.
В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни:
«Безумству храбрых поем мы славу!
Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!
Пускай ты умер. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
Безумству храбрых поем мы песню. »

… Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей… Наш котелок тихо закипает.
Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове Рагима.
— Куда идешь. Пшла! — машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море.
Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.
Все дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной музыкой откровения…

Анализ поэмы «Песня о Соколе» Горького

При знакомстве с произведением Горького, мы встречаем путешественника, который поет песню про Сокола. Автор рисует прекрасные пейзажи высоко в горах с морем внизу. Бескрайнее небо украшает яркий солнечный диск.

Песня поется от лица крымчанина Чабана. В ней рассказывается о прекрасной птице, которая летает по небу и по воле злой судьбы была ранена в грудь. Она падает в ущелье горы. Там уже спал Уж — антагонист Сокола. Между героями происходит разговор, где и раскрываются характеры обоих персонажей. Особо заметным становится противостояние двух полярных взглядов на жизнь. Горький предлагает нам окунуться в мировоззрения каждого персонажа и поразмышлять.

Уж и Сокол — это попытка автора символически отразить возможность ответа на фундаментальные вопросы человека. Здесь отражен и смысл жизни, и предназначение людей, и мысли о том, что будет после нас. Фольклорные образы украшают эти непростые, а порой даже парадоксальные вопросы. Такая литературная форма помогает легче их воспринимать. Отсылки к простыми и понятным образам, делают его более доступным для всех людей.

В песне мы видим Ужа, который ни к чему не стремится. Он удовлетворен положением вещей и жизнью вцелом. Он подкрепляет свою позицию размышлениями о непостоянстве всего. Более того, он смеется над Соколом, так как на небе ничего нет, а поэтому желание летать — глупость. Он не может осознать все величие полета и открытого пространства. Более того, он даже пытается «взлететь», но у него не получается. Между героями завязывается своеобразный мировоззренческий конфликт.

Уж не может понять, в чем счастье и смысл бытия Сокола. Стихия змеи — земля, что довольно символично. Поэтому Уж горд собой и ни о чем не переживает. Можно сказать, что автор изображает Ужа как типичного обывателя, которые не задумывается о чем-то, что находится дальше его эгоистических интересов. Про Ужа никто не составит песен, как про Сокола, про его храбрость и устремление к небу.

В произведении Горький попытался отразить разные типы людей. Уж олицетворяет людей пассивных, которые ничего не хотят менять и оставляют все как есть. Сокол — символ активных людей, которые борются за свои идеалы и пытаются изменить мир к лучшему. Именно благодаря второму типу людей развивается все человечество. Появляется прекрасная литература, научные открытия, произведения искусства. Они вносят в нашу жизнь гармонию и стремление к идеалам.

Читайте также:
Латунский - характеристика критика в романе Мастер и Маргарита

Максим Горький – Песня о Соколе

Море – огромное, лениво вздыхающее у берега,- уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.

Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.

Горы важно-задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены,- все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.

– А-ала-ах-а-акбар. – тихо вздыхает Надыр-Рагим-Оглы, старый крымский чабан; высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.

Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом,- у камня печального, хмурого. На тот бок его, который обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.

Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда все кажется прiзрачным, одухотворенным, позволяющим проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать.

А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и шаловливая нота – это одна из волн, посмелее, подползла ближе к нам.

Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем:

– Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? Может, он – вот в этой пене. И те серебряные пятна на воде, может, он же. кто знает?

Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.

– Рагим. Расскажи сказку. – прошу я старика.

– Зачем?- спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.

– Так! Я люблю твои сказки.

– Я тебе всё уж рассказал. Больше не знаю.

Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу.

– Хочешь, я расскажу тебе песню?- соглашается Рагим.

Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.

“Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.

“Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень.

“А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями.

“Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.

“Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях.

“С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень.

“Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты.

“Подполз он ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи:

“- Да, умираю!- ответил Сокол, вздохнув глубоко.- Я славно пожил. Я знаю счастье. Я храбро бился. Я видел небо. Ты не увидишь его так близко. Эх ты, бедняга!

“- Ну что же – небо?- пустое место. Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно. тепло и сыро!

“Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.

“И так подумал: “летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет. “

“Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами.

“Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью.

“И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:

“- О, если б в небо хоть раз подняться. Врага прижал бы я. к ранам груди и. захлебнулся б моей он кровью. О, счастье битвы.

“А Уж подумал: “Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет. “

“И предложил он свободной птице: “А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся.

“Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии”.

“И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня.

“И подошел он, расправив крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и – вниз скатился.

“И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья.

“Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.

“А волны моря с печальным ревом о камень бились. И трупа птицы не видно было в морском пространстве.

“В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.

“И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.

“- А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать все это, взлетевши в небо хоть ненадолго.

“Сказал и – сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.

“Рожденный ползать – летать не может. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся.

“- Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она – в паденье. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я – видел небо. Взлетел в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье – землей живу я.

Читайте также:
Евгений Онегин цитаты о любви главных героев романа А.С. Пушкина

“И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.

“Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.

“В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни:

“Безумству храбрых поем мы славу!

“Безумство храбрых – вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью. Но будет время – и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!

“Пускай ты умер. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!

“Безумству храбрых поем мы песню. “

. Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей. Наш котелок тихо закипает.

Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове Рагима.

– Куда идешь. Пшла!- машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море.

Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно – живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.

Все дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной музыкой откровения.

ПЕСНЯ О СОКОЛЕ – АЛЕКСЕЙ МАКСИМОВИЧ ГОРЬКИЙ

Море огромное, лениво вздыхающее у берега,- уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.

Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.

Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены,- все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за огромными вершинами.

– А-ала-ах-а-акбар. – тихо вздыхает Надыр-Рагим-Оглы, старый крымский чабан (пастух), высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.

Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом,- у камня печального, хмурого. На тот бок его, который обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.

Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда все кажется прозрачным, одухотворенным, позволяющим проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать.

А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и шаловливая нота – это одна из волн, посмелее, подползла ближе к нам.

Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем:

– Верный Богу человек идет в рай. А который не служит Богу и пророку? Может, он – вот в этой пене. И те серебряные пятна на воде, может, он же. кто знает?

Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.

– Рагим. Расскажи сказку. – прошу я старика.

– Зачем?- спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.

– Так! Я люблю твои сказки.

– Я тебе все уже рассказал. Больше не знаю. – Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу.

– Хочешь, я расскажу тебе песню?- соглашается Рагим. Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом , стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.

I

«Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.

Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень.

А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями.

Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.

Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях.

С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень.

Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты.

Подполз оц ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи:

– Да, умираю!- ответил Сокол, вздохнув глубоко.- Я славно пожил. Я знаю счастье. Я храбро бился. Я видел небо. Ты не увидишь его так близко. Эх ты, бедняга!

Читайте также:
Преступление и наказание - краткое содержание по главам и частям

– Ну что же – небо?- пустое место. Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно. тепло и сыро!

Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.

И так подумал: «Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет. »

Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами.

Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью.

И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:

– О, если б в небо хоть раз подняться. Врага прижал бы я. к ранам груди и. захлебнулся б моей он кровью. О, счастье битвы.

А Уж подумал: «Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет. »

И предложил он свободной птице: «А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся. Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь еще немного в твоей стихии».

И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня.

И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и – вниз скатился.

И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья.

Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.

А волны моря с печальным ревом о камень бились. И трупа птицы не видно было в морском пространстве.

II

В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.

И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.

– А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать все это, взлетевши в небо хоть ненадолго.

Сказал и – сделал. В кольцо свернувшись, он прянул (метнуться, прыгнуть) в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.

Рожденный ползать – летать не может. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся.

– Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она – в паденье. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я – видел небо. Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье – землей живу я.

И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою. Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.

В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни: «Безумству храбрых поем мы славу!

Безумство храбрых – вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью. Но будет время – и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!

Пускай ты умер. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!

Безумству храбрых поем мы песню. » . Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, гдядя в даль моря. На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей. Наш котелок тихо закипает.

Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове Рагима.

– Куда идешь. Пшла!- машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море.

Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.

Все дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной музыкой откровения.

Текст книги “Песня о соколе”

Автор книги: Максим Горький

Русская классическая проза

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Горький Максим
Песня о соколе

Море – огромное, лениво вздыхающее у берега, – уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег. Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи. Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены – все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами. – А-ала-ах-а-акбар. – тихо вздыхает Надыр-Рагим-оглы, старый крымский чабан, высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик. Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом, – у камня печального, хмурого. На тот бок его, который обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени. Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда все кажется прозрачным, одухотворенным, позволяющим проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать. А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и шаловливая нота – это одна из волн, посмелее, подползла ближе к нам. Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем: – Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? Может, он – вот в этой пене. И те серебряные пятна на воде, может, он же. кто знает? Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим. – Рагим. Расскажи сказку. – прошу я старика. – Зачем? – спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне. – Так! Я люблю твои сказки. – Я тебе вс? уж рассказал. Больше не знаю. – Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу. – Хочешь, я расскажу тебе песню? – соглашается Рагим. Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.

Читайте также:
Высказывания о русском языке, цитаты поэтов и писателей

“Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море. Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень. А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями. Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя. Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях. С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень. Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты. Подполз он ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи: – Что, умираешь? – Да, умираю! – ответил Сокол, вздохнув глубоко. – Я славно пожил. Я знаю счастье. Я храбро бился. Я видел небо. Ты не увидишь его так близко. Эх ты, бедняга! – Ну что же – небо? – пустое место. Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно. тепло и сыро! Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни. И так подумал: “Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет. ” Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами. Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью. И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы: – О, если б в небо хоть раз подняться. Врага прижал бы я. к ранам груди и. захлебнулся б моей он кровью. О, счастье битвы. А Уж подумал: “Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет. ” И предожил он свободной птице: “А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся. Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии”. И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня. И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и – вниз скатился. И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья. Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море. А волны моря с печальным ревом о камень бились. И трупа птицы не видно было в морском пространстве.

В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу. И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье. – А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать все это, взлетевши в небо хоть ненадолго. Сказал и – сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце. Рожденный ползать – летать не может. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся. – Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она – в паденье. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я – видел небо. Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье – землей живу я. И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою. Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились. В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни: “Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых – вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью. Но будет время – и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света! Пускай ты умер. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету! Безумству храбрых поем мы песню. “

. Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей. Наш котелок тихо закипает. Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове Рагима. – Куда идешь. Пшла! – машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море. Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения. Все дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной музыкой откровения.

Читайте также:
Мещерская сторона - краткое содержание повести, описание героев

Песня о Соколе, Максим Горький: читать онлайн бесплатно

Море — огромное, лениво вздыхающее у берега, — уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звёзд. Кажется, что небо всё ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чём шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.

Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые тёплой и ласковой мглой южной ночи.

Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали чёрные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены — все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, ещё скрытой за горными вершинами.

— А-ала-ах-а-акбар. — тихо вздыхает Надыр-Рагим-Оглы, старый крымский чабан, высокий, седой, сожжённый южным солнцем, сухой и мудрый старик.

Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом, — у камня печального, хмурого. На тот бок его, который обращён к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращённой к горе, оно вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.

Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда всё кажется прозрачным, одухотворённым, позволяющим проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать.

А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и шаловливая нота — это одна из волн, посмелее, подползла ближе к нам.

Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем:

— Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? Может, он — вот в этой пене… И те серебряные пятна на воде, может, он же… кто знает?

Тёмное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нём появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льёт свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.

— Рагим. Расскажи сказку… — прошу я старика.

— Зачем? — спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.

— Так! Я люблю твои сказки.

— Я тебе всё уж рассказал… Больше не знаю… — Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу.

— Хочешь, я расскажу тебе песню? — соглашается Рагим.

Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.

«Высоко в горы вполз Уж и лёг там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.

Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень…

А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями…

Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.

Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях…

С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твёрдый камень…

Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты…

Подполз он ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи:

— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил. Я знаю счастье. Я храбро бился. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко. Эх ты, бедняга!

— Ну что же — небо? — пустое место… Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно… тепло и сыро!

Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.

И так подумал: «Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, всё прахом будет…»

Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повёл очами…

Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье тёмном и пахло гнилью.

И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:

— О, если б в небо хоть раз подняться. Врага прижал бы я… к ранам груди и… захлебнулся б моей он кровью. О, счастье битвы.

А Уж подумал: «Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет. »

И предожил он свободной птице: «А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся. Быть может, крылья тебя поднимут и поживёшь ты ещё немного в твоей стихии».

И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошёл к обрыву, скользя когтями по слизи камня.

И подошёл он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и — вниз скатился.

И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья…

Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.

А волны моря с печальным ревом о камень бились… И трупа птицы не видно было в морском пространстве…

В ущелье лёжа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.

И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.

— А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полётам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать всё это, взлетевши в небо хоть ненадолго.

Читайте также:
Печорин и Вернер - характеристика героев в романе Лермонтова

Сказал и — сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.

Рождённый ползать — летать не может. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся…

— Так вот в чём прелесть полетов в небо! Она — в паденье. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам всё знаю! Я — видел небо… Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье — землёй живу я.

И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.

Блестело море, всё в ярком свете, и грозно волны о берег бились.

В их львином рёве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни:

«Безумству храбрых поём мы славу!

Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истёк ты кровью…

Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!

Пускай ты умер. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!

Безумству храбрых поём мы песню. »

…Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде всё больше серебряных пятен от лунных лучей… Наш котелок тихо закипает.

Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползёт к голове Рагима.

— Куда идёшь. Пшла! — машет на неё Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море.

Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Всё кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, ещё не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По тёмно-синему небу золотым узором звёзд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.

Всё дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду всё встрепенётся и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонёк, и увлекут с собой душу высоко в тёмно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звёзд тоже зазвучат дивной музыкой откровения…

Девушка и смерть

Впервые напечатано в 1917 году. Вошло в сборник рассказов «Ералаш» и во все собрания сочинений. Начиная со сборника «Ералаш», печатается с подзаголовком «Сказка».

Сказка, по свидетельству самого Горького, написана в 1892 году. Горький послал сказку в «Волжский вестник», но она не была помещена в газете по цензурным условиям.

11 октября 1931 года А.М. Горький читал сказку «Девушка и Смерть» посетившим его И.В.Сталину и К.Е. Ворошилову. На последней странице текста сказки товарищ Сталин тогда же написал: «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гёте (любовь побеждает смерть)».

Страница сказки М. Горького «Девушка и Смерть» с надписью И. В. Сталина

Печатается по тексту, подготовленному Горьким для собрания сочинений в издании «Книга».

Впервые напечатано в газете «Русские ведомости», 1893, номер 213, 5 августа.

Рассказ был передан редакции «Русских ведомостей» без ведома А.М.Горького его товарищем Н.З.Васильевым. Опубликование «Емельяна Пиляя» в «Русских ведомостях» было первым выступлением Горького в столичной прессе.

Рассказ включался во все собрания сочинений.

Печатается по тексту, подготовленному М.Горьким для собрания сочинений в издании «Книга».

Первое опубликованное произведение М. Горького.

Впервые напечатано в тифлисской газете «Кавказ», 1892, номер 242, 12/24 сентября под псевдонимом: М.Горький.

Рассказ написан в 1892 году в Тифлисе, где Горький работал в мастерских Закавказских железных дорог.

Рассказ включался во все собрания сочинений.

Печатается по тексту, подготовленному Горьким для собрания сочинений в издании «Книга».

О маленькой фее и молодом чабане. Валашская сказка

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, номер 98, 11 мая; номер 100, 14 мая; номер 105, 20 мая; номер 106, 21 мая; номер 107, 24 мая, с подзаголовком «Валашская сказка». В воспоминаниях «В.Г.Короленко» Горький говорит о том, что сказка была написана ещё в Тифлисе, то есть в 1892 году. Одна из песенок чабана, начинающаяся словами «В лесу над рекой жила фея», неоднократно переиздавалась под названиями: «Легенда о Марко», «Валашская сказка», «Валашская легенда», «Фея», «Рыбак и фея». Текст этой песни после первой публикации был значительно исправлен стилистически, изменена концовка стихотворения и прибавлено заключительное четверостишие.

В собрания сочинений сказка не включалась.

Печатается по тексту «Самарской газеты».

«Биограф[ия]» является продолжением «Изложения фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца». Написана, очевидно, вскоре после «Изложения». Отдельные эпизоды соответствуют событиям, описанным в повести «В людях».

Трактовка событий и образов «Биограф[ии]» и «В людях» различная, так же как в «Изложении фактов и дум» и «Детстве».

Начало рукописи до слов: «Следует возвращение в недра семейства моих хозяев» не связано непосредственно с «Изложением…» и носит характер обращения к корреспонденту, которому адресована вся рукопись, все воспоминания о годах жизни «в людях». Исходя из фактов биографии, следует предположить, что это обращение к О.Ю. Каминской, которая послужила прототипом героини позднейшего рассказа «О первой любви».

Печатается впервые по рукописи, хранящейся в Архиве А.М.Горького.

Дед Архип и Лёнька

Впервые напечатано в нижегородской газете «Волгарь», 1894, номер 35, 13 февраля; номер 37, 16 февраля; номер 39, 18 февраля; номер 41, 20 февраля; номер 43, 23 февраля.

В оригинале набора для собрания сочинений в издании «Книга» Горький, уточняя время написания рассказа, исправил дату 1894 на 1893 год.

Рассказ включался во все собрания сочинений.

Печатается по тексту, подготовленному Горьким для собрания сочинений в издании «Книга».

Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца

Впервые напечатано в сборнике Института мировой литературы им. А.М.Горького «Горьковские чтения», 1940.

«Изложение фактов и дум» — черновой набросок. Некоторые эпизоды близки эпизодам повести «Детство», но произведения, отделённые по времени написания почти двадцатилетием, содержат различную трактовку образов, различны и по стилю.

Вся последняя часть «Изложения» после слова «Стоп!» не связана тематически с повествованием и носит характер обращения к некоей Адели. Рассуждения же и выводы о смысле жизни идейно близки «Изложению». Это и послужило основанием для того, чтобы печатать черновую рукопись как единое целое.

Читайте также:
Легенда об Арионе краткое содержание читать за несколько минут

Написано в 1893 г. В собрания сочинений не включалось.

Печатается по рукописи, хранящейся в Архиве А.М.Горького.

Впервые напечатано с цензурными изъятиями в газете «Волжский вестник», 1893, номер 211, 18 августа; номер 212, 19 августа; номер 214, 21 августа. Подпись: М. Г-ий. Цензорский экземпляр был обнаружен после смерти Горького в казанском архиве.

Как видно из письма к С.П.Дороватовскому от 18 октября 1898 г., Горький предполагал включить «Месть» в III т. «Очерков и рассказов».

В собрания сочинений рассказ не включался.

Печатается по тексту газеты с восстановлением вычеркнутого цензурой.

О чиже, который лгал, и о дятле — любителе истины

Впервые напечатано в газете «Волжский вестник», 1893, номер 220, 4 сентября. Подпись: М. Г-ий. Включалось во все собрания сочинений.

Начиная с первой публикации, текст печатался с цензурными изъятиями.

Готовя текст к собранию сочинений в издании «Книга», Горький внёс многочисленные стилистические исправления, но не восстановил вычеркнутого цензурой, по-видимому, потому, что не имел под руками цензурованного экземпляра, обнаруженного после смерти Горького в казанском архиве. В настоящем издании вычеркнутое царской цензурой восстановлено. Впервые печатается полный текст рассказа.

Приводим части текста, где были сделаны цензурные изъятия. Выделено вычеркнутое цензором.

«…птицы, испуганные и угнетённые внезапно наступившей серенькой и хмурой погодой»

«…в них преобладали тяжёлые, унылые и безнадёжные»

«И вот вдруг зазвучали свободные, смелые песни»

«…когда птицы пели свободные, звучные гимны солнцу»

«Но тут один находчивый щеглёнок, журналист по профессии, спросил чижа»

«…общественное сознание» (вместо слова «общественное» цензор написал «наше»)

«…там мы, великие, свободные, всё победившие птицы, насладимся созерцанием нашей силы»

«Туда — в страну счастья! где ждёт нас великая победа, где мы будем законодателями мира и владыками его, где мы будем владыками всего».

В остальном рассказ печатается по тексту, подготовленному Горьким для собрания сочинений в издании «Книга».

Разговор по душе. История мало вероятная, но вполне возможна

Впервые напечатано в газете «Волжский вестник», 1893, номер 233, 12 сентября, с цензурными изъятиями. Подпись: М. Г-ий.

После смерти Горького цензурный экземпляр газеты был найден в казанском архиве.

Сохранилась черновая рукопись рассказа с несколькими различными концами спора между Пороком и Добродетелью — героями произведения.

Рассказ в собрания сочинений не включался.

Печатается по тексту, опубликованному в «Волжском вестнике» с восстановлением вычеркнутого цензурой.

Впервые напечатано в газете «Волгарь», 1893, номер 259, 31 октября. Первый рассказ из серии «Маленькие истории», печатавшейся в нижегородской газете «Волгарь» осенью-зимой 1893–1894 года.

В собрания сочинений рассказ не включался.

Печатается по тексту газеты «Волгарь».

Впервые напечатано в газете «Волгарь», 1893, номер 279, 24 ноября.

Второй рассказ из цикла «Маленькие истории». В основу рассказа положен действительный факт: 29 апреля 1893 года в Н.Новгороде хоронили писателя-шестидесятника, историка Нижегородского края А.С.Гацисского. О его могиле и идёт речь в рассказе. Уже в советские годы в письме к племяннику Гацисского — К.Александрову, Горький писал: «…смерть и похороны А.С.Гацисского действительно взволновали меня, и я напечатал в газете «Волгарь» рассказ, который был озаглавлен, если не ошибаюсь, «Двоеточие» или «Над могилой» («Горьковская коммуна», 1934, номер 248). Название своего рассказа Горький запамятовал.

В собрания сочинений рассказ не включался.

Печатается по тексту газеты «Волгарь».

Впервые напечатано в нижегородской газете «Волгарь», 1893, номер 303, 23 декабря; номер 307, 29 декабря; номер 309, 31 декабря. Четвёртый рассказ из серии «Маленькие истории».

Рассказ в собрания сочинений не включался.

Печатается по тексту газеты «Волгарь».

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, номер 18, 22 января и номер 21, 26 января.

Рассказ был послан одновременно с «Емельяном Пиляем» в «Русские ведомости» летом 1893 года, но не был напечатан. Указания на это содержатся в письмах В.Г.Короленко к М.А.Саблину и к И.Г.Короленко.

Древнегреческий миф о титане Прометее

Вначале времен был Хаос. Потом появилась Гея — земля, богиня-покровительница земли, которая родила небесное божество Уран — небо. Затем они соединились и от их любви родились титаны, циклопы и сторукие великаны-гекатонхейры. Одного из титанов звали Иапет. Иапет взял себе в жены Климену, дочь Океана и Тефиды. У них родились четверо детей — Атлант, Менетий, Эпиметей и Прометей. Имя Эпиметей означает «думающий после» (т. е. «тот, кто сначала делает, а потом думает»), а вот имя Прометея является положительным, означает «предвидящий» (т. е. «тот, кто знает будущее раньше, чем оно станет настоящим»).

Когда Зевс начал войну против своего отца Кроноса, чтобы захватить власть, все титаны, кроме Прометея, встали на сторону Кроноса, объединившись против Зевса. Прометей предвидел, что титаны проиграют, не зря его имя означает «тот, кто сначала думает, а потом делает». Прометей встал на сторону Зевса, против Кроноса, угороив и своего брата Эпиметея встать на сторону Зевса. И началась битва богов-олимпийцев с титанами, которая получила название «Титаномахия».

Как и предсказал Прометей победителем в этой схватке стал Зевс. Закончились битвы, подвиги и героические свершения. Проходили день за днем и ничего нового не происходило. Боги не привыкшие к покою, начали скучать. Никаких войн, некого наказать и некого порадовать. Зевс призвал своего сына Гефеста, бога кузнеца, который ковал доспехи и оружие для олимпийских богов. Зевс попросил его создать нечто новое, уникальное создание. Гефест собрал в своей мастерской 12 олимпийских богов, сказал, что им надо смешать вместе землю, огонь и все первоначальные элементы. Из этих элементов боги создадут живых существ, одни из которых будут называться «животными», а другие внешне будут похожи на богов и будут называться «людьми». Людей Прометей вылепил из глины, а богиня Афина Паллада вдохнула в человека душу в образе бабочки.

Люди, которых создали боги, были только мужского пола. После создания животных и людей боги решили какими свойствами будут обладать животные, а какими люди. Выполнить это задание Зевс поручил братьям-титанам Прометею и Эпиметею. Эпиметей взялся за работу. Одних он одарил силой, других скоростью, третьих копытами, иным дал толстую шкуру. После выполнения задания, которое поручил Зевс, Эпиметей задумался о людях.

Эпиметей все хорошие качества, что дал ему Зевс раздал животным и не мог уже исправить свою ошибку. Прометей попросил Зевса, чтобы тот дал людям средства для защиты от кровожадных зверей и для приготовления пищи. Пусть у людей будет огонь. Зевс согласился. Он метнул молнию и пламя мигом охватило кроны деревьев. Людям оставалась всего лишь собрать ветки и поддержать огонь. С этого момента наступил золотой век. Люди жили мирно и счастливо потому, что им не приходилось трудиться в поте лица. Не было ни смены времен года, ни болезней. Пшеница расла сама собой, никто не сеял. Люди и боги собирались на роскошных пирах, жизнь шла спокойно и беззаботно. Людей и богов лишь одна граница отделяла, смерть. Хотя в это время люди не умирали как сейчас. Когда приходил их час, они тихо засыпали, а бог сна Гипнос приходил за ними и уводил их в загробный мир, который называется «Элизиум» (т.е. «елисейские поля» или «долина прибытия»), тихая обитель душ, где царит вечная весна.

Читайте также:
Соня краткое содержание рассказа - можно прочитать у нас онлайн

Но однажды, Зевсу надоело быть наравне с людьми. Сидеть с ними за одним столом и пировать. И тогда Зевс решил выделить людям особое место в мире и установить новый мировой порядок: Зевс на самом верху, а люди в самом низу. Зевс устроил большой пир в Меконе, куда созвал богов и людей. Зевс приказал принести в жертву большого быка и разделить его на две части: лучшая часть принадлежала богам, а другая людям. От этого выражения «лучшая часть» зависела дальнейшая судьба людей. Все боги однозначно одобрили решение Зевса, не согласился только Прометей. Ему не понравилось новое правило. Особенно его возмутило то, что люди должны потерять все земные блага. Зевс поручил Прометею жертвоприношение и раздел туши. Прометей согласился исполнить волю царя, ибо он уже решил дерзко обмануть Зевса.

Жертвоприношение состоялось, Прометей разделил тушу. В первую часть он собрал только кости и покрыл их толстым слоем жира. Всё вместе выглядело «аппетитным». В вторую часть Прометей собрал все хорошие части мяса и сверху покрыл обломками костей, что смотрелось «отталкивающе». Обе части туши Прометей показал Зевсу. Зевс выбрал ту часть, которая выглядела «съедобной» и которую Прометей покрыл толстым слоем жира. Зевс понял, что под жиром всего лишь кости. В тот же миг Зевс-Громовержец пришел в ярость. За то, что хитроумный Прометей так дерзко обманул его, Зевс решил наказать Прометея и заплатить за это должны были его подопечные – люди. Для начала Зевс решил отнять у людей хлеб, зерно, которое приносило хороший урожай само по себе. И отныне, чтобы добывать зерно, людям приходилось трудиться не покладая рук. Потом Зевс решил наказать людей еще жестче. Он отнял у людей самое дорогое, что есть, это огонь. Без огня нельзя готовить пищу, согреться в холодные дни и отбиться от нападения диких зверей. Отреченный Прометей обратился за помощью к Афине, которая испытывала к нему благосклонность. Прометей попросил ее помочь. Афина согласилась и тайно впустила Прометея на Олимп, чтобы тот украл огонь у Гефеста и вернул его людям. Прометей дважды обманул Зевса. И за это он должен понести наказание.

Зевс решил жестоко наказать Прометея. В наказание Зевс приказал Гефесту создать первую глиняную женщину при участи других богов, которая бы выглядела как богиня. Афродита даст ей грациозность, Афина облачит её в прекрасные одежды, а Гермес вложит в неё ум. Эту женщину назвали Пандора («всем одарённая», или вседающая»). Пандора — первая женщина на земле, прародительница всех женщин. Пандора – это пламя, которую Зевс послал людям как наказание за похищение огня Прометеем. И Зевс решил выдать замуж Пандору за младшего брата Прометея, Эпиметея, который сначала делает, а потом думает. И когда он всё поймет, будет уже очень поздно.

Гермес доставил Пандору к Эпиметею и тут же ее красота ослепила его. Он с радостью принял ее. Перед тем как Зевс отправил Пандору, он ей вручил шкатулку, в которую боги вложили нечто ужасное, все самое плохое, что знает человечество. Но перед тем, как Зевс вручил ей шкатулку, он предупредил ее, чтобы не открывала шкатулку, ни под каким предлогом. Но в первую же ночь ее женское любопытство не устояло перед соблазном и она решила открыть шкатулку. Открыв шкатулку, она в ту же секунду, выпустила на волю все несчастья человечества, которые будут терзать людей до самого конца света. Пандора находясь в состоянии ослепленности закрыла крышку, но уже было поздно.

Прометей дважды обманул Зевса; он, выдал кости за хорошее мясо и тайно похитил огонь с Олимпа. Пандора, это ответ Зевса в наказание людям. Отныне, отделенные от богов, люди продолжат свой род через оплодотворение женского чрева, а также, в дальнейшем будут сажать семена в землю, чтобы добыть пропитание. И с тех пор добро и зло неотделимы. Но не всё было потеряно, поскольку на дне шкатулки осталась «надежда», которая не успела выбраться, прежде чем Пандора захлопнула крышку. Гермес, по приказу Зевса, посадил ее тайком и назвал ее «Элпис», что означает «Надежда». Поэтому даже среди ужаснейших трагедий человечества, люди всегда будут сохранять веру и надежду.

Зевс жестоко наказал людей, а теперь пришло время наказать и их покровителя-Прометея, что послужит хорошим уроком для всех. Зевс приказал Гефесту приковать Прометея к одной из скал на Черноморском побережье Кавказа (ныне территория современного Сочи), а затем приказал своему орлу ежедневно прилетать и клевать печень. Орел каждый день клевал, а печень бессмертного опять вырастала. Прометей принял наказание, которое длилось 30 тысяч лет с достоинством. Он не просил Зевса о пощаде. Прометей хранил важную тайну, от которой зависела судьба Зевса. Если Зевс желает узнать тайну, для начала он должен освободить титана. Зевс отправил самого сильного из своих сыновей Геракла, чтобы тот освободил Прометея. Геракл метким выстрелом из лука убил орла, который упал в бурное море у подножья скалы. В тот же миг, с высокого Олимпа, принесся Гермес — вестник богов и обратился он к Прометею, чтобы тот открыл ему тайну, как избежать Зевсу злой судьбы. Взамен Прометей будет немедленно освобождён. После долгих уговоров Прометей согласился открыть великую тайну царю Олимпа, Зевсу:

«Пусть не вступает громовержец в брак с морской богиней Фетидой, так как богини судьбы, вещие мойры, вынули такой жребий Фетиде: кто бы ни был ее мужем, от него родится у нее сын, который будет могущественней отца. Пусть боги отдадут Фетиду в жены герою Пелею, и будет сын Фетиды и Пелея величайшим из смертных героев Греции».

От этого брака родился великий герой Троянской войны — Ахиллес.

После того как Прометей открыл тайну судьбы Зевса, Геракл порвал цепы, разбив своей палицей тяжелые оковы и вырвал его из груди и закончились его тяжёлые муки. И с тех пор Прометей носил на руке кольцо с камнем от скалы, где терпел невыносимые мучения. Прометей отдал людям самое священное из Олимпа — Огонь. Прометей не зря пожертвовал собой ради человечества — ведь люди до сих пор сохранили его священный огонь.

Первое упоминание мифа о Прометее встречается в трагедии Эсхила «Прометей прикованный» (V век до н. э.). Прометей (к Ио):

«Все, что узнать ты хочешь, расскажу тебе,
На все отвечу без загадок, попросту,
Как принято с друзьями разговаривать.
Я Прометей, который людям дал огонь.»

Рейтинг
( Пока оценок нет )
Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: